Лили помнила Джеймса глаза, помнила как он держал ее крепко за руки, за плечи; как чуть встряхивал; как голос его, бархатный, глубокий баритон, повторял из раза в раз: я буду рядом. Тогда осенью 1976 они были никем друг другу — просто сокурсники, между которыми что-то искрящее да происходило (об этом Лили поняла много позже, оглядываясь назад на свои столь яркие школьные годы). Джеймс еще не был ее парнем, даже не был другом — и все же в мгновение распутья он оказался рядом. Будто бы выпала его карта и вместо лучшего друга детства Лили получила новую опору. Опору, которая обещала быть рядом, когда война с грохотом проносится рядом с ними: когда страх, когда неизвестность, когда шок и отчаянное чувство собственной беспомощности. Джеймс вдруг проявил себя мужчиной — таким, каким и должны быть молодые люди воспитанных девушек — таким, каким хотели бы видеть ее друга родители.
Лили долгое время грустила, что так и не удалось ей познакомить родителей с Джеймсом — слишком рано и внезапно они погибли. Это чувство тяжелое и горькое, невосполнимое — ты никогда в жизни не расскажешь матери какой он, ты никогда не увидишь как отец одобряюще пожимает руку твоего избранника. И все таки Лили казалось, что родители бы одобрили — Джеймс при всех его недостатках был хорошим: верным, держащим слово, добрым и честным. В нем не было внутренней грязи.
Лили не хватало отца. Не хватало его наставлений, его доброго взгляда. Лили скучала по папе — так отчаянно хотелось вновь прижаться к нему, ощутить запах табака, герани, чернил для печатной машинки — папин запах.
— Птичка, — папин голос, он все еще яркий в ее воспоминаниях; папа обращается к ней. Лили тогда семь — это было лето, она впервые влюбилась в мальчика. На зов отца Лили оборачивается, бежит навстречу — папа возвращается домой с работы, а она летит к нему навстречу и папа с легкостью подхватывает ее на руки... Нет, то другое воспоминание — в этом они сразу же поехали в зоопарк, и Лили с сестрой объелись огромной и розовой сахарной ватой, а мама все смеялась, что какое мол счастье — она как раз не готовила ужин. Нет, нужное воспоминание другое — отец не звал ее, а всего лишь обращал внимание на себя. Тогда тоже было лето, только Лили была на год младше. Они сидели вдвоем в парке, на красно-белом пледике, у самого ствола широкого дерева, Лили не знала его названия.
— А? — Лили подается к папе — прижимается к его руке, щека к отцовскому предплечью. И рука такая большая в сравнении с ее головой.
— Давай заключим с тобой сделку, — папа еще смотрит в сторону — наблюдает за прохожими, неспешно бредущими вдоль парковых дорожек. Он сидит, локтями опираясь о согнутые в коленях ноги.
— Сделку? — заинтересованно спрашивает Лили, руками начиная дергать папину левую руку — о нее она ранее и прижималась щекой. — Какую сделку?
— Важную, Птичка, самую важную на свете — соглашение между мной и тобой, — папа наконец оборачивается — их взгляды сталкиваются. Лицо Лили отображается в его теплых карих глазах. — Пообещай всегда ценить себя, — на недоуменный взгляд Лили папа продолжает, — пообещай быть только с теми людьми, кто искренно тебя ценит, кто всегда заботлив с тобой, кто всегда будет ценить тебя, — Лили тогда кивала в согласии — обещание казалось таким простым, хотя и важным. Нет, не обещание — то была сделка, ведь в обмен на данное осознанное обещание Лили получала кое-что взамен — съеденный вместе с папой целый торт, съеденный в тайне от мамы и сестры. Прекрасный был тогда день...
Папа просил быть с человеком, похожим на него — с надежным, с кем никогда не будет страшно. И долгое время Лили была уверена, что Джеймс такой же — папа бы действительно одобрил ее выбор! Потому она сказала да, потому связала жизнь с Джеймсом — Лили поверила когда-то данному ей обещанию быть всегда рядом.
Джеймс солгал — он нарушил обещание. Не раз и не два, но он постепенно переставал воспринимать ее своим авторитетом — общественная активность, академия, сама война — не она, Лили! — стали вдруг его объектом внимания, ответственностью. Он приходил домой за полночь, часто. Он рисковал своей жизнью, очевидно. И Лили если пыталась что-то сказать — ну как же, они ведь вдвоем вступали в Орден Феникса, она понимала, она разделяла взгляды Джеймса, только не считала нужным с головой во все это погружаться — помимо всего прочего были они, была жизнь, было столь многое помимо самопожертвования. Но Джеймс не понимал. И Лили не могла сердиться — Джеймс был просто самой собой: увлекающимся, преданным, упрямым, — слепым к доводам разума.
Лили прекратила попытки достучаться до мужа. И занялась радио с утроенной силой — теперь и она возвращалась домой поздно, теперь и она нашла дело в своей жизни, что требовало от нее: времени, сил, энергии. Лили рисковала: жизнью, здоровьем, благополучием, даже самим Джеймсом. А Джеймс жил своей жизнью — ему не было интересно знать детали, он совершенно не любопытствовал чем таким Лили занимается на их "девичьем междусобойчике". А они меж тем делали быть может большее, чем весь Аврорат вместе взятый.
— То есть вы утверждаете, что Люциус Абраксас Малфой — Пожиратель Смерти? — напряженный голос, измененный голос, Лили Поттер раздается на волнах их довольно популярного радио. Милые, сегодня мы жжем.
— Да, именно! Я лично была свидетельницей разговора, в котором Люциус Малфой грозился кому-то очередным политическим убийством! А именно — повторным нападением на семью действующего Главы Аврората! Я повторяю вам всем, меня не заткнуть, я не боюсь смерти, меня не запугать, — измененный голос задыхается, очевидно говорящая нервничает, ее речь сбита, — Люциус Малфой — Пожиратель Смерти!
— Скажите, вы приходили с этой информацией к кому-то? Пытались сообщить Аврорату, быть может самому...
— Я пыталась! Я пыталась, но затем ко мне домой, поздно вечером, явился Джон Смит — Зам.Главный! Он угрожал мне и моей семье, говорил что я обязана молчать, что в случае дальнейшей огласки пострадаю не только я, но и все мои родственники!
— Пожиратели уже внутри Аврората...
— Именно! И люди должны знать! Министр должен знать — майской легиллименции сотрудников ДОМПА было недостаточно! Очевидно, они нашли способы!...
Лили гордилась своей работой. И ведь было за что.
Тем вечером Лили возвращалась поздно — после записи самого интервью они с Гестией провели несколько часов, отвечая на письма слушателей, еще раз проговаривали добытую информацию, строили собственные предположения и теории. Обессиленная, Лили поднялась на свой этаж, раскрыла дверь. Не разуваясь, побрела сразу в кухню — хотелось выпить зеленого крепкого чая, а затем приготовить Джеймсу ужин на следующие пару дней.
