Здание, что принадлежало их роду на протяжении многих десятилетий, выглядит паршиво — наверное, самое время испытывать стыд за то, что это произошло в их с Рудольфусом смену: не справились, не вытянули, потеряли контроль над семейным делом на пятнадцать лет и вот результат. Конечно, заточение в Азкабане — одно из самых уважительных оправданий, только перед лицом будущих поколений подобное никогда не будет иметь особенного веса, если все не исправить, ведь война войной, но забывать о семейном деле попросту нельзя.

Прикосновение Рудо болезненное, под цепкими пальцами, возможно, останутся синяки, но лишь это помогает Рабастану оторваться от лицезрения старых стен, посмотреть на брата и... улыбнуться: неуверенно, печально, однако искренне — наверное, сейчас в секундном проблеске мелькнул тот старый Баст, громкий и смешливый, для которого море было по колено, а океан по пояс, для которого не существовало ничего невозможного. Если так посудить, это его новая задачка, которая не была связана с великим делом, которому он служил — нужно было всего лишь сделать из этого Мерлином забытого здания вновь то место, наполненное блеском драгоценностей, переливами мужских и женских голосов, шорохом дорогих мантий, место, в котором лучшим из лучших комфортно, место, где ради зависти остальных не жалко сыпать галлеонами, словно твой банковский счёт неистощим. Рабастан все восстановит, наладит связи с поставщиками, задушит конкурентов — он вдохнёт в это заведение жизнь, сделает его ещё краше, чем было.

Ведь если у аукциона Лестрейнджей дела пойдут в гору, то велики шансы на то, что и сам Рабастан обретёт покой в новом мире, который отторгал его после Азкабана.

Или же это сам Рабастан не желал становиться частью этого будущего, которое наступило без предупреждения — обухом по голове, резкой вспышкой солнечного света по глазам, привыкшим к темноте?..

Жить после Азкабана не только войной, не только местью всем и каждому — это сложно. Но он будет учиться. Попросит Агату ему помочь с выбором обоев для стен, самостоятельно, засучив рукава, протрет окна, смахнёт пыль, выкинет старую мебель и закажет новую у лучших мастеров. Вспомнит, как это — стоять на сцене, презентовать лоты, завладевать чужим вниманием и купаться в нем, наслаждаться им, а не чувствовать себя ущербным и словно каким-то неполноценным, выставившим свои изъяны наружу и нервничающем из-за каждого взгляда, что задерживался на нем дольше положенного.

Жизнь не закончилась — течёт быстро, только вперёд. Пора и Лестрейнджам наконец-то поддаться ее течению и просто насладиться этим нехитрым действием.

На старшего брата Рабастан смотрит с благодарностью — без «пинка» Рудо на подобное он бы не решился, без его поддержки так бы и сидел безвылазно в Лестрейндж-холле, перебиваясь между рейдами чтением да руганью с Агатой. Идёт следом, в банк, становится рядом со стойкой, разглядывает остроухих уродцев с интересом и без капли какого-то уважения, как зверье в клетках — чувствует, как благодушие от созерцания начавшейся работы в здании аукциона постепенно вытесняется смутной тревогой, что не отпускала его с самого утра и вновь о себе напомнила. Предчувствие мерзкое, но Рабастан одергивает себя — скорей всего, так на него влияет монотонный стук печатей и скрипучие голоса гоблинов отовсюду, да и ещё не ставшее привычным нахождение в людных местах в собственном обличии, как человека ныне законопослушного. Трепать Рудо нервы и дергать по пустякам ему не хочется, а потому стоит молча, а после ставит свою подпись в некоторых документах вслед за братом, когда это становится необходимо.

Из банка он выходит вслед за Рудо, идет за ним спешно, чувствуя, как сердечный ритм его ускоряется без какой-либо на то причины, вдыхает прохладный ноябрьский воздух, шумно выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, словно надеясь в своем человеческом обличии что-то учуять.

— Давай поспешим, не нравится мне… — начинает он, однако даже не успевает закончить мысль, как оказывается обездвиженным. Звонкий мальчишеский голос ему не знаком, а слова, брошенные в спину, вызывают недоумение. Кому, а главное зачем они с Рудольфусом могли понадобиться?

Аппарация, незнакомая комната, деревянный стул и жесткие веревки, привязывающие его непослушное тело к ножкам и спинке. Благо, что глаза все еще подчиняются ему, можно скосить их в сторону Рудо и увидеть, что такая же участь постигла и его. Плохо дело, если возможность двигаться им не вернут — однако парнишка, заливающийся соловьем, рвет на левых руках Лестрейнджей ткань, достает кинжал и проводит его лезвием по коже Рабастана. Одно лишь мгновение — и облик парня меняется на смутно знакомый, а Баст ощущает, что магические оковы с него спали, а дар речи вернулся.

— Ай, больно! — восклицает он громко, перебивая господина, представившегося Геллертом Гриндевальдом (в таком случае Баст — не Баст, Баст — сама Моргана во плоти с этого момента), максимально наклоняет голову и дует на рану, из которой стекает кровь, впитываясь в ткань его одежды: — Эту рубашку мне подарила дражайшая супруга, и что Вы с ней сделали? Да и в живого человека — кинжалом! Уму непостижимо!

Конечно, можно прокусить щеку, вывернуть кровоточащую руку и плюнуть на тыльную сторону ладони, чтобы Беллатрикс увидела, что они с Рудольфусом в опасности и начала действовать — любимая невестка при желании могла бы их из-под земли достать, а в паре с Темным Лордом… Еще, конечно, был вариант обратиться в собаку и хотя бы попытаться впиться этому ублюдку если не в шею, то хотя бы в его смазливую рожу — все же путы будут ослаблены, так что шанс не запутаться в них и атаковать присутствовал, только тратить его мужчина не спешил, поскольку попытка практически приравнивалась к самоубийству, и на нее он готов был решиться только в случае, если она бы помогла Рудо спастись. Ему нужен был знак от брата, лишь намек на какое-либо действие — а Рудольфусу нужно было хоть какое-то время на придумывание плана, которое Баст был в состоянии ему выбить, поскольку пытки начались с него, что являлось главной ошибкой их пленителя.

— Я слыхал, — младший из Лестрейнджей кивает, щурит глаза: — Из-за Вас у меня не было детства, мистер Гриндевальд — в то время, когда я мог играть со сверстниками, мне приходилось зубрить даты, читать научные труды про Ваши деяния и писать сочинения. Могли бы так не растягивать свою войну, но нет, как же, на каждые полгода — десятки событий: “Гриндевальд встретился”, “Гриндевальд сразился”, “Гриндевальд возглавил”, "Гриндевальд поужинал", “Гриндевальд чихнул”... Это жестоко, — Рабастан тяжело вздыхает и опускает взгляд на руку, пальцы которой немного сводит от боли, а после поднимает взгляд на Геллерта и мягко улыбается: — Но я не в обиде. Меня зовут Рабастан, но Вы сможете звать меня Бастом, если поделитесь секретом — это какие-то молодильные яблочки? — он кивком головы указывает на лицо похитителя, с наигранным детским восторгом разглядывает его молодой облик: — Или волшебные эликсиры? Дайте рецептик, а я сам сварю — вам же за сотню лет, а кажется, что словно вчера из Дурмштранга выпустились, — он поворачивает голову к Рудольфусу все с той же улыбкой, всматривается в его глаза, словно надеясь получить какой-то невербальный сигнал: — Хочу так же, а то эти морщины, эта боль в пояснице — мерзость. Если нужно будет пропивать курсом, будешь мне тогда напоминать, хорошо?